«Стихи мои! Свидетели живые...»: Три века русской - Страница 75

Третий пункт стиховедческих «штудий» во вступлении — вопрос о цезуре в Я5. По мнению Катенина, в этом размере необходима цезура (постоянная пауза) на 2-ой стопе, иначе стих станет вялым и будет «сбиваться на прозу». Казалось бы, что и Пушкин думает так же, тем более что в своих произведениях до 1830 г. он соблюдал это правило: «Признаться вам. Я в пятистопной строчке / Люблю цезуру на второй стопе», — но уже во второй строке сего признания цезура падает на третью стопу.

Так в шутливом и шутовском тоне, забавляясь и дурачась («И хоть лежу теперь на канапе»), наслаждаясь самим процессом творчества («Как весело стихи свои вести» — ср. в «Осени»: «Как весело, обув железом ноги…»), поэт ведёт разговор о механизме стиха (в VIII главе ЕО упомянут «стихов российских механизм»), о трёх его слагаемых — строфе, рифме и ритме и выдвигает ряд требований и программных положений. Каковы же они и как реализуются в поэме?

1. «Повесть, писанная октавами», т.е. восьмистишная, «под цифрами, в порядке, строй за строем» — в ДвК сорок строф, последовательно пронумерованных, однако в XXXVI октаве вместо 8 строк — 7.

2. В канонической октаве обязательны «тройные созвучия» — две рифмы «по три в ряд»: «две придут сами, третью приведут» (в поэме обыгрываются и глагол «вести», и цифра 3 — три окна, три дня, трёхэтажный дом), а в конце — парная рифмовка: авававсс. Но в XXXV строфе 5 одинаковых созвучий (домой — долой — бедой — покой — какой), продолжающихся в следующей строфе (вдовой — щекой) с утратой одного компонента и превращением трёхчлена в двучлен — АвАвАсс.

3. Октава должна строиться на строгом чередовании мужских и женских рифм как в строфе, так и между строфами. Если первая строка одной октавы заканчивается м ужской к лаузулой, то и последний стих имеет такое же окончание. А вторая строфа начинается и завершается женскими рифмами. И снова XXXVI строфа нарушает весь «порядок» и «строй за строем», которые были провозглашены во вступлении: АвАвАсс вместо АвАвАвСС, и XXXVII октава после мужского краезвучия вновь даёт женское начало АвАвАвСС взамен аВаВаВсс.

4. Заключительное двустишие в октаве «служит для афористического вывода или иронического поворота» (Никонов. Октава // Словарь литературоведческих терминов. М., 1974. C. 252). Именно так построены первые октавы в ДвК: «Ведь рифмы запросто со мной живут, / Две придут сами, третью приведут»; «К чему? Скажите; уж и так мы голы, / Отныне в рифмы буду брать глаголы». В дальнейшем двустишие чаще всего присоединяется к 6-ой строке, дробится, включает в себя переносы. Лишь в 9 строфах их 40, последние строчки синтаксически обособлены, в остальных случаях они либо входят как часть в сложное предложение, либо даны как отрезок фразового единства: «Стояла их смиренная лачужка / За самой будкой. Вижу как теперь…» — IХ; «много вздору / Приходит нам на ум, когда бредём…» — ХI; «было поздно, / Когда Параша тихо к ней вошла…» — XXIХ.

5. Традиционная октава отличается тематическим и ритмико-синтаксическим единством и завершённостью (хотя Байрон, например, не чуждался строфической «разомкнутостью»). Пушкин же в своей поэме не только не стремится к замкнутости октав, но постоянно связывает их между собой и логически, и синтаксически, давая в последующей строфе ответ на вопрос, заданный в предыдущей: «И что же? (Х) — Мне стало грустно» (ХI), продолжая реплики в диалоге: «минуточку терпенья (ХXXIХ) — Вот вам мораль» (ХL), употребляя местоимения и уточняющие наречия: «А чтоб им путь открыть», «Не стану их надменно браковать», «Она страдала», «Она казалась», «Она подумала», «Тогда блажен», «Три дня тому туда ходил я вместе», «Туда, я помню, ездила всегда». А подчас вообще отказывается от синтаксической законченности: «Читала сочиненья Эмина, // Играть умела также на гитаре»; «А дочка на луну ещё смотрела // И слушала мяуканье котов»; «И, наконец, не вытерпев, сказала: // Стой тут, Параша, я схожу домой».

Таким образом, октава в ДвК создаётся путём отказа от нормативности: ни одно требование не становится догмой, ни одно правило — каноном, вопреки мнению некоторых пушкинистов о том, что «каждое теоретическое положение поэта» «практически реализуется в повести» (А.Г. Гукасова). И в этой строфической игре «норма — нарушение» главный «козырь» — превращение XXXVI октавы в семистишие.

Пред зеркалом Параши, чинно сидя,
Кухарка брилась. Что с моей вдовой?
«Ах, ах!» и шлёпнулась. Её завидя,
Та, второпях, с намыленной щекой
Через старуху (вдовью честь обидя),
Прыгнула в сени, прямо на крыльцо,
Да ну бежать, закрыв себе лицо.

На пропуск одной строки после 5-ой давно обратили внимание исследователи, объясняя его по-разному: «незавершённостью работы» (В. Брюсов), случайной ошибкой (Б. Томашевский), стремлением «выразить быструю последовательность событий» (Н. Измайлов), «драматизмом рассказа» (А. Гукасова), мистификацией читателя (Е. Хаев). С. Фомичев предполагает, что деформация этой строфы была допущена при переписке в беловой автограф, а Я. Левкович считает, что происхождение ошибки установить невозможно, так как черновик рукописи не сохранился.

Попробуем и мы высказать несколько соображений по этому поводу. Начнём с того, что Пушкин всё время посмеивается и над своими программными заявлениями, и над ожиданиями публики и критики. С другой стороны, пропуск так «спрятан» в строфе, словно недостающая строка никуда не исчезала. В какой момент автор преподносит нам этот «сюрприз», как его подготавливает и обставляет? Во-первых, строчка исчезает в самый кульминационный момент «двойной паники» — обморока старухи и бегства «кухарки». Нагнетание «страстей» и «ужасов» делает пропажу строки на фоне неожиданного разоблачения и исчезновения лже-кухарки и незаметной, и символической. Вовторых, XXXVI строфа тематически и интонационно не обособлена, а примыкает к предыдущей, где напряжение достигает апогея — возглас ужаса: «О Боже! страх какой!», смысл которого разъясняется после строфического пробела — «Пред зеркалом Параши…». В-третьих, в XXXV октаве нагнетается 5-членная рифма на -ой, и созвучие длится и в следующей, «дефектной» октаве (см. выше). В этой рифменной веренице выпадение одного члена не ощущается. Очевидно, что в XXXVI строфе происходит смысловой и формальный «взрыв», полностью разрушивший октавный канон: взамен 8 стихов — 7, перенос рифмы из предшествующей октавы, причём рифма не тройная, а двойная; двустишие имеет не мужские, а женские клаузулы, и последующая строфа начинается той же рифмовкой АвАв… вместо аВаВ.